Вероятно, одним из наиболее знакомых западному человеку японских слов является далеко не самое приятное — «харакири», дословно означающее «живот резать». Этим термином с незапамятных времен называли популярнейший способ благородного исхода в иной мир. Вообще-то ритуальное самоубийство называется «сэппуку», и совершить его можно по-разному, о чем то и дело читаешь на страницах летописей. В горячке битвы можно броситься на собственный меч или копье, перерезать горло или прыгнуть со скалы. Излюбленный финал героев — поджечь замок и погибнуть в пламени вместе с врагами. Но самый возвышенный, утонченный и доблестный путь — распороть живот. Древние витязи устраивались сами, а наиболее ярые резались тупым деревянные ножом. Но позднее народ измельчал, и во избежание длительных предсмертных мучений полюбили использовать «кайсяку», то есть помощника. Ловкий приятель становился сзади и внимательно следил за происходящим, подняв меч. Как только нож вонзался в живот (или чуточку погодя, в зависимости от договоренности и техники резки) он мигом отсекал голову, прекращая ужасный спектакль.

Если это была добровольно-принудительная казнь, голову красиво укладывали на дощечку или изящно свернутую ткань и показывали придирчивому жюри.

Быть приглашенным в качестве кайсяку не сулило ничего хорошего. Снести череп отнюдь не просто, а здесь требовался особенно чистый удар. Не дорубишь — голова безобразно повиснет на лоскуте кожи, перестараешься — и она полетит по воздуху, брызгая кровью на членов комиссии, а потом покатится, точно мяч. В «Хагакурэ» об этом говорится так:
«С древности для самурая считалось несчастьем быть приглашенным на роль помощника при самоубийстве. Ибо, если он выполнит свое предназначение, это не добавит ему славы, если же по какой-то случайности ошибется, это будет считаться самой главной ошибкой его жизни".

Хэйдзаэмон, двоюродный брат Цунэтомо (автора «Хагакурэ»), был приговорен к сэппуку за участие в азартных играх и попросил кузена о содействии, но помощник промахнулся. Он стал слишком далеко от приговоренного и, не сумев обезглавить одним ударом, был вынужден «исполосовать его».

Быть приговоренным к сэппуку считалось милостью со стороны властей, поскольку на этом обычно все и кончалось. Честь оставалась незапятнанной, а родственники не подвергались репрессиям. Иное дело —казнь. В этом случае доброе имя самурая затаптывалось, имущество конфисковывали, а чад и домочадцев ссылали «на севера», в дикую глухомань. Но самым притягательным являлся добровольный уход. Как правило, отважного самоубийцу восхваляли за правильный выбор, цитировали его предсмертные стихи, а его дети ходили с гордо поднятой головой.

Наиболее пышно мода на харакири расцвела в период Эдо. Случалось, десятки верных вассалов умершего господина пускались вослед, чтобы сопровождать его в загробных скитаниях, но обычно для этого требовалось личное разрешение самого покойного, которое испрашивалось загодя. Резаться самовольно означало дерзость и наглость, такая смерть называлась «собачьей». В уходе из жизни всей ватагой был определенный резон — нужно было открыть дорогу команде молодого наследника, а также избежать упреков в недостаточной верности, а то и в позорной привязанности к бренному миру.

Самураи вовсе не стремились как можно скорее «привязать коня», но презрение к смерти доходило порой до абсурда. Известны случаи, когда случайно соприкоснувшиеся ножнами юноши тут же вспарывали животы, чтобы досадить грубияну и доказать собственную духовную чистоту. Их не так трудно понять, если вспомнить о традиционном отношении к «царству теней», вере в реинкарнацию и так далее. Например, в соседнем Китае (а Япония впитала его менталитет) самой страшной и вполне реальной угрозой недругу считались слова: «Я у тебя на воротах повешусь!» В случае приведения замысла в исполнение владелец злосчастных ворот оставался навек опозоренным до седьмого колена. Восток — дело тонкое!

Вообще просматривается некая эволюция мотивов самоубийства на протяжении всей японской истории. Если когда-то сэппуку считалось высшей формой управления собственной судьбой, признаком беспримерного мужества перед лицом неизбежной смерти, а также сословной привилегией буси, то уже к XVIII веку ориентиры слегка изменились. Среди основных причин исторические записи называют комплекс вины из-за собственной несостоятельности, неосторожного поведения, опрометчивых слов и поступков, неспособности исполнить долг и т. д. Такая форма сэппуку называлась «сокоцу-ши», а самоубийство на почве ярости, когда гнев не мог быть по какой-то причине обрушен на голову виновника, именовали «му-нэн бара».

Технология харакири прекрасна в своей простоте, словно цветок вишни. Аналогов подобному мы не находим больше нигде в мире. Орудием герою служил особый нож, предназначенный только для этого. Длина клинка порядка 10-12 см исключала возможность повреждения позвоночника и ненужного паралича — не дай Бог, отнимутся руки! Если на поле битвы приходилось довольствоваться мечом, его клинок оборачивали плотно сложенной тканью, формируя временную «рукоятку» и оставляя свободными те же 10 см железа. Перед началом следовало написать или хотя бы сложить короткое стихотворение. До нас дошли десятки подобных произведений — большинство их посвящено эфемерности земного бытия, тающим туманам, опадающей сакуре, соснам под снегом и иным возвышенным образам.



Церемония обычно проводилась либо дома, либо в храме. Если дело происходило на свежем воздухе, ровное место огораживалось полотнищами, а зрители и официальные лица располагались внутри этих импровизированных стен. Далее, как полагается, главный участник садился на белые татами, обнажался до пояса, а рукава тщательно прижимал коленями к земле или полу, чтобы их натяжение воспрепятствовало падению назад. Это ужас, позор! Падать без головы следовало исключительно вперед! Роковой ножик находился на особой подставке, а брать его в руку, подносить к животу и резаться надлежало строго регламентированными жестами, ибо в этом-то и состояла красота церемонии.

Известно около десятка траекторий вспарывания, хотя на Западе отчего-то принято считать, будто хара-кирились всегда крест-накрест. На самом деле было достаточно единственного маленького надреза, не чреватого мгновенной смертью (мучения не в счет), после чего добрый кайсяку быстро завершал дело. Вот прадедам приходилось лихо — кругом враги, помощи ждать неоткуда, и они рассекали себя от души, слева направо и вверх, зигзагом и крестом, двумя отдельными крестами — была бы сила в руке.

Любопытное свидетельство оставил непредвзятый очевидец, лорд Рэдэсдэйл. приглашенный со стороны иностранцев в качестве зрителя. Сэппуку совершал артиллерийский офицер, открывший несанкционированную стрельбу по британцам в Кобз.
«Поклонившись еще раз. приговоренный снял с плеч одежду и остался обнаженным до пояса. Решительной и твердой рукой он взял лежавший перед ним нож, задумчиво и даже с какой-то нежностью посмотрел на оружие. Затем, собравшись в последний роз с мыслями, он глубоко вонзил кинжал в левый бок, медленно разрезал живот слева направо, повернул в ране кинжал и сделал еще движение вверх. За все это время ни один мускул не дрогнул на его лице. Потом он вытащил кинжал, наклонился вперед и подставил шею под удар. В первый раз гримаса боли исказила его лицо, но он не издал ни звука. В этот момент кайсяку, стоявший рядом и внимательно следивший за каждым его движением, высоко поднял меч и на мгновение задержал его в воздухе. Раздался короткий, тяжелый и глухой звук — одним ударом голова была отсечена от тела.»

Женщины убивали себя иначе — перехватывали ножом горло, причем обходились без сердобольного ассистента. История знает также массу примеров, когда владелец осажденного замка до того, как уйти самому, закалывал жену, наложниц и детей, а происходило все в умело подожженных покоях.

Одним из последних случаев харакири (если не самым последним) был уход из жизни Юкио Мисима. знаменитого японского писателя, ревнителя самурайских традиций. Осенью 1970 года, после неудачной попытки военного путча, он зарезался прямо в захваченном им здании штаба.